The Best Live Journal in Montreal and Canada

В комментариях кто-то сказал:

"любимый фильм Леонида Ильича "Глубокая глотка",

Естественно, я выразил сомнение в этом.

Думаю, что про глотку тоже легенда.
Жена была бы против, да и не мастак он был по этой части.
По водочке - да.

Мне возразили

Говорят, что именно мастак в молодые годы в Молдавии, да и в Казахстане еще был орлом

На что я ответил:

Ну, наверное, свечку не держал. Конечно, у него был свой кинозал, говорят он посмотрел в нём Калину красную и разрешил выпуск её на экраны, прослезившись. Но представьте, в этом кинозале ему киномеханик заправляет "Глубокую глотку!" Лёня смотрит, там же в наушниках не посидишь, стоны оргазма и т.д. И входит жена. Да и тот же механик мемуары бы написал. Хотя может и написал, откуда-то легенда идёт...

Посмотреть обсуждение, содержащее этот комментарий

А потом я решил поискать, где собака порылась, ответив на этот комментарий:

"любимый фильм Леонида Ильича "Глубокая глотка"

Знаю этот фильм. Считаю, что его ценность - преувеличена.
А у Брежнева - медсестер с глубокой глоткой хватало. И без фильма.

Ну для того времени фильм был ничего так. Я, кстати, нашёл, откуда пошла легенда гулять.
Вот отсюда

Фантазия автора Тополя. Диалоги выдумал, поди проверь, говорил ли это Ильич

– Я не об этом, – перебил его Брежнев. – Почему надо было лодку сажать на мель в этой Кар… Каре… тьфу, е… твою мать!
– Так гирлянда вписалась, Леонид Ильич, – сказал Бенжер, чувствуя, что Брежнев уже всерьез разозлен – не столько историей с подводной лодкой, сколько тем, что не может прорваться сквозь это слово «Карлскруна». – Чтобы получить эффект «ЭММЫ», нужна эта точка. Конечно, когда мы перейдем на «ЭМБУ» – «энергетические матрицы» большой мощности…
– А когда перейдем? – спросил Брежнев.
– Когда будет свой завод, – упрямо сказал Бенжер.
– И новое бурильное оборудование, – напомнил Ставинский.
– Значит, опять «дай»? – хмуро посмотрел на него Брежнев. – А где у меня гарантия, что эта штука действительно может тряхнуть какую-нибудь Швецию, Англию, Японию или Америку?
– Вы же видели фильм, Леонид Ильич, – сказал Бенжер.
– Фильм! – усмехнулся Брежнев. – В кино все, что угодно, можно зафинтить. Я вон лет пять назад видел фильм «Глубокая глотка». Так там такую бабу изобразили – целиком берет, с заглотом!…
Вся комиссия дружно расхохоталась этой сальной шутке, Брежнев взглянул на них и тоже улыбнулся, довольный: он считал, что у него огромное чувство юмора, и любил, когда это подтверждалось.
Ставинский понял, что нужно срочно поддержать этот тон, подхватить юмористическую волну.
– Вот нам такое оборудование и нужно, Леонид Ильич, – сказал он. – Чтобы можно было глубокие штольни бурить с подводной лодки и запихивать туда эти «решетки».
– Да? – хитровато посмотрел на него Брежнев. – Ну, тогда и назовите этот проект «Глубокая глотка», а то пользуетесь какими-то еврейскими именами. Ладно, на «Глубокую глотку» денег не пожалеем. Не мужики мы, что ли? А бороду ты сбрей! Не хера тут трудовой энтузиазм изображать. Сам вижу, что идет дело.

... в отличие от Америки, изысканный стиль жизни и скрытые богатства советского привилегированного класса не являются предметом общественного обсуждения. Немногие диссиденты типа Андрея Сахарова и Роя Медведева публично осуждали систему привилегий, но даже среди диссидентов эта тема отходила на задний план по сравнению со многими другими проблемами. Среди простых русских существует общее понимание того, что властная элита и научно-культурные знаменитости ведут привилегированную жизнь, но размер этих привилегий скрывается под обычаем не выставлять роскошь напоказ, а потреблять блага осторожно, а также под полным отсутствием рекламы частной жизни привилегированного класса. И потом, несмотря на все эти привилегии, советский новый класс всё же достаточно далёк от той высокообразованной, праздной и пресыщенной царской аристократии, которую Пушкин изобразил в «Евгении Онегине». И они не накопили таких богатств, которые имелись у некоторых купцов предреволюционной России, живших бок о бок с самой крайней нищетой.

Кроме того, открытое обсуждение этой темы представляет для русских определённый риск, и большинство тех, кто ворчит по этому поводу, делают это частным образом. Женщина в летах, проходя однажды как-то вечером мимо молокозавода, известного тем, что он поставляет молочные продукты в спецмагазины элиты, с горечью и возмущением сказала моей жене Анне: «Мы ненавидим эти специальные привилегии. Во время войны, когда они действительно были нашими лидерами, это было понятно. Но не теперь». Светлана Алилуева писала о кулачных боях и стычках с оттенком классового антагонизма между элитной молодёжью, живущей на даче в Жуковке и местными парнями из близлежащего совхоза. В Ташкенте я лично наблюдал, как люди негромко ругались в адрес высокого военного чина за то, что он прошёл в голову длинной очереди ожидавших такси и сел в первую свободную машину, но никто громко не протестовал и не предпринял никаких физических действий для того, чтобы помешать ему. Мастер, который устанавливал кондиционер и кухонное оборудование в квартирах высокопоставленных военных, затем делился своим возмущением с русским другом: «Посмотрел бы ты на то, что у них в домах! Зачем мы делали революцию?»
Самый примечательный протестный эпизод, о котором я слышал, произошёл с женой очень известного поэта на вечеринке, устроенной Дмитрием Полянским, важным членом Политбюро и министром сельского хозяйства. Все изрядно выпили, включая жену поэта, которая вышла в туалет. Вскоре гости услышали страшный шум, доносившийся оттуда. Жена поэта крошила флаконы с французскими духами «Ланвен», «Скиапарелли», «Уорт», жутко при этом ругаясь. «Лицемерие в том, - жаловалась она, - что мы, якобы, построили государство рабочих и крестьян, где все равны, а тут, посмотрите на эти французские духи!»



Но более типичное в своём бессилии разочарование испытал однажды физик, рассказавший мне о том, как он заметил, что очень дорогая статуэтка обезьянки, вырезанная из чистого янтаря, и годами стоявшая в витрине магазина «Янтарь» в центре Москвы, однажды оттуда пропала, хотя всем было понятно, что она не продаётся. Он с друзьями зашёл внутрь, чтобы спросить, что с ней случилось.
«Продана» - сказала не склонная к беседе продавщица.
«Мы думали, она не продавалась», - сказал кто-то из группы.
Женщина лишь пожала плечами.
«А кто её купил?» - спросил другой.
«Дочь Брежнева, Галя», ответила продавец, постаравшись на этом завершить разговор.
«Хорошо, что она не ездит за покупками в Эрмитаж», - заметил один из мужчин группы, и они вышли, поражённые до глубины души, но воспринявшие этот факт с покорностью.

Покорность является характерной реакцией советских людей на привилегии сильных мира сего. Так издавна заведено в российской истории, по словам самих русских, и воспринимается это с фатализмом. Главное - найти уголок внутри этой системы для себя. Как сказал один молодой американец, работавший в течение десяти месяцев на выставке в России и много общавшийся с русскими: «Люди не хотят менять эту часть системы, они хотят её обмануть. Они никогда не скажут, что система плоха, но желают, чтобы исключение было сделано лично для них».

Посмотреть обсуждение, содержащее этот комментарий